«…Замысел фильма о Гитлере возник у меня еще во время учебы в университете. В какой-то момент этот исторический персонаж подошел ко мне совершенно вплотную, вместе с исчезнувшей дистанцией разрушилась мифологическая оболочка — и все стало материальным, ощутимым: понятно, почему он так поднимает руку, почему он так подносит к губам ложку, почему он так просыпается… Я не могу этого объяснить. Как войти, вжиться в другую жизнь, в чужой мир, как освоиться в нем и его присвоить? Вот моя проблема. Я должен понимать и чувствовать героя своего будущего фильма настолько, что, откройся дверь и войди он сейчас в мою комнату —
и я не удивлюсь…»

«…Сорок второй — это, возможно, последний год, когда у Гитлера еще оставались глобальные надежды. Впрочем, иных у него и быть не могло. Здесь он еще человек побеждающий, или, по крайней мере, ему неизвестно, что это уже не так. Нужен был частный эпизод, которого могло и не быть в действительности, потому что замысел не имел отношения ни к истории, ни к политике, ни к публицистике… Мир героев фильма — театр, в который эти люди Власти, превращали свою жизнь. В угоду мифу они ее измышляли, мизансценировали, подчиняли ритуалу, церемониальному жесту…»

«…Эрих Фром писал, что до тех пор, пока мы не решимся увидеть в Гитлере человека, мы не сможем ничего понять о нацизме и не научимся распознавать монстров в тех, кто рвется к власти. Миф об инфернальном злодее, таинственном негодяе был всегда преградой на пути к пониманию. Политэкономические и социологические исследования, изыскания сексопатологов и психиатров, исторические версии и философские интерпретации — все это было необходимо, но недостаточно…»

«…Власть человека над людьми выдумана людьми — она эгоистична, у поступков людей во власти очень понятные, очень человеческие мотивировки, и они далеко не всегда продиктованы соображениями высшего порядка. В человеке власти, особенно высшей власти, должно быть развито отцовское чувство. И Сталин,
и Гитлер манипулировали понятием отцовства, понимая его важность. Не случайно один называл себя отцом народов, а другой — отцом нации… Но беда в том, что образованного, мудрого, терпеливого лидера может породить и выдвинуть лишь счастливое человеческое сообщество…»

«…Оставаться один на один с Гитлером как с персонажем было бы для меня слишком тяжко.
Мне бы просто не хватило воздуха… Я не мог его полюбить, и потому мне нужен был кто-то любящий его. Иначе его было бы даже не разглядеть — черное на черном…

Ева любила в нем его несчастье. Гитлер был рожден несчастным человеком — у него не оказалось даже мизера для человеческой жизни…»

«…Я хотел, чтобы последнее слово было за Евой, или даже не слово, а эта ее улыбка, которая для меня всего значимее…

Это улыбка человека, который знает все, что случится дальше. Быть может, у нее единственной доставало мужества жить, а значит, и думать, и чувствовать.
И поэтому — знать…»

Из интервью с Александром Сокуровым
(буклет «Молох», издательство «Сеанс», 1999)